Павел Михайлович Третьяков, владелец
величайшей коллекции русской живописи, был очень своеобразным человеком.
Худой и высокий, с окладистой бородой и тихим голосом, он больше
походил на угодника, чем на замоскворецкого купца. Он и внутренне не
походил на своих собратьев: никаких попоек, ресторанов с цыганами,
тройками и швырянием денег, ничего из того богатого набора хамских
выходок, на которые были так щедры его современники-богатеи.
Павел с малых лет помогал отцу торговать в лавке,
бегал по поручениям, выносил мусор и учился вести записи в торговых
книгах, а после смерти отца он вел вместе с братом все торговые дела. От
отца он научился уважать крепость раз данного слова, и сам поступал так
же: «Слово мое — крепче документа», — говорил он.
Получив наследство, Павел Михайлович затеял
грандиозное предприятие — создание галереи русской живописи, затратив на
это миллионное состояние.
Третьяков решил собирать картины
русской живописи, когда еще ни Репина, ни Сурикова, ни Васнецова не
было, когда «основной тон» в искусстве задавала Академия. Никто не верил
в торжество русской национальной школы живописи. Но Третьяков — верил!
Через все трудности и испытания пронес он эту веру.
У Павла Михайловича был единственный его портрет
кисти Крамского, от остальных предложений он отказывался. Да и Крамской
вряд ли бы написал этот портрет, если бы не случай. В 1876 году
Третьяков вследствие болезни некоторое время не мог двигаться. Кому
первому — его жене, Вере Николаевне, или Крамскому — пришла мысль
воспользоваться вынужденной неподвижностью Павла Михайловича и написать
портрет, не известно. И несмотря на его увиливание, Третьякову пришлось
согласиться. Портрет был написан очень быстро. Только через тринадцать
лет И.Е. Репин напишет еще один портрет Третьякова.